Представляю вашем вниманию свое понимание того, что такое ислам для нашего с вами человечества и Казахстана, в частности.
Немного о посте. С моей точки зрения, для того, чтобы более четко понять роль феномена религии как такового в целом, нужно последовать призыву одного из последних великих философов 20 века — Жака Дерриды, который перед уходом из жизни обозначает фундаментальную тему — деконструкция монотеизма. Если не поленитесь почитать, здесь, в данном посте, приводится пример деконструкции ислама как одной из религий, представляющей монотеизм.
Философский ислам — это участь немногих людей, которые стремятся понять ислам философски. Очень хорошо об этом написал философ-культуролог Григорий Померанц здесь: magazines.russ.ru
Ниже приводится выдержка из моей книги "Жузы Мира. Космос универсальных мировоззрений".
...Глава 4. Коке жузi как инфотип мирослышания
4.1. Коке жузi в традиции ислама
Арабы (ислам), представители тюркоязычного мира (зороастризм как одна из поздних форм тенгрианства) и родственных религий Северной Америки наиболее сильны в культивировании мировоззрения персоналистического типа — тот, кто в форме — с акцентом на активном начале. Это мировоззрение Коке жузi. Коке на тюркском и казахском означает «Отец». Данное мировосприятие центрируется и получает информацию преимущественно в звуковых формах мира. Это религия более звука, чем Слова. Сама Священная Книга — Коран — переводится как «чтение». Погружение в атмосферу данного мировоззрения дает возможность подключения к общесоциальному органу слуха человечества, через который искатель услышит (но вряд ли одновременно увидит) информацию, касающуюся поэтической и музыкальной стороны бытия.
Не зря в исламе существует запрет на изображение и поклонение изображению — это отзвук слуховых медитаций ее пророка. Стоит обратить внимание и на суфизм, который практически в буквальном смысле говорит, что Бог разговаривает с человеком при помощи его собственного голоса. Звук не только приходит, но и исходит. Это особенно явственно осознается в момент, когда очередной раз слышишь протяжный глас муэдзина с минарета мечети. Отметим, что более ни в какой религии не призывают верующих к молитве путем непосредственно живого (не косвенного — не прибегая к колоколам или ударам в дзен-дзонг) звукового обращения к духовному слуху адепта Всевышнего. Мирослышание учит синтезировать момент «развилки живого звука», что возможно и есть истинное познание беззвучного Звука.
Кстати, ислам получил распространение в степи не в последнюю очередь из-за сильной склонности казахов и других кочевников к устному фольклорному и камерному музыкальному творчеству в чрезвычайно развитых формах. Особенно, если отметить их известное равнодушие к танцам и изобразительному искусству. Если не считать таковыми напоминающий строение ушной раковины своими завитками вполне космогонический орнамент и каллиграфию, в которых, по сути, утонченно, иноходью отстукивается ритм вибрирующих форм данного мировоззрения. Сюда можно присовокупить и непосредственный символ ислама — полумесяц, очертания которого повторяют полукруглый абрис уха.
Наибольшим авторитетом для азиатских тюрков после пророка Мухаммеда, пожалуй, является легендарная фигура Ходжи Ахмеда Яссави — средневекового центрально-азиатского святого суфия, который, уйдя во второй половине своей жизни добровольно в подземное затворничество, был всецело проникнут образами своих вдохновенных поэтических хикметов, грациозно транслирующих вибрации огненного гласа Всевышнего.
4.2. Музыка жития аль-Фараби
Жуз мирослышания Коке жузi теснейшим образом связан с жузом мироуправления Ие жузi, акцентация одного ведет к появлению другого. Это видно на примере развития мусульманского Востока, когда вначале появилась Книга священных стихотворных сур и аятов, а потом были развиты философское осмысление мира, дан толчок к развитию логических наук, интегративным течениям суфизма. Великий Абу Наср Мухаммед аль-Фараби (870-950) как никто другой, сочетал в себе дар поэта и естествоиспытателя, математика, медика, философа и музыканта, первым распределил науку по категориям и дал основы современной музыкальной теории. Все ученые Востока, начиная с Авиценны, называли его своим Учителем.
Аль-Фараби родился в 256-257 годах Хиджры в юрте воина из племени кипчак. Отец его жил близ Отрара и был одним из дружинников, охранявших подступы к этому городу. Арабы называли Отрар «Фарабой» — «Красивым», отсюда и частица аль-Фараби. Когда отец стал одним из военачальников и переехал в Отрар, поселившись близи библиотеки, юный Мухаммед начал часто посещать библиотеку, увлекшись книгами. По разным источникам, он помогал ученым переписывать трактаты, сделался блестящим каллиграфом... В суровые для Отрара дни молодой ученый всегда был рядом с отцом. После гибели отца он занял его место, но настоящим полководцем не стал. Притягательная сила науки оказалась сильнее. Его родной язык тогда назывался кумранским. Но чтобы проникнуть в тайны многих книг, нужно было знать еще и язык арабов, и персов, латынь и санскрит. И он с легкостью изучал и познавал языки, раскрывая их красоту. Это неминуемо привело молодого философа к изучению универсальной музыкальной основы бытия.
Вместе со знаменитым переводчиком Абу Баширом Матта (христианином) он переводил труды Аристотеля с греческого на арабский и персидский. Переведенные труды так гениально были прокомментированы аль-Фараби для прояснения аристотелевских смыслов, что очень скоро его самого стали называть «Аристотелем Востока», Мугалимом. Трудолюбивый философ-номад потомкам оставил 164 трактата по всем известным в то время направлениям науки и философии.
Странствия, познание жизни, изучение каждого нового суждения, нового трактата стало страстью аль-Фараби. Ученым того времени становятся широко известными его рубаи, суждения по теории стихосложения, правописания, об искусстве каллиграфии. Он сочинял и музыкальные произведения, а как непревзойденный музыкант-виртуоз мог своей игрой на самых различных инструментах услаждать слух людей, заставлять их смеяться или плакать. Отдыхая от споров и работ над трактатами, он трудился с кетменем в руках, помогал людям растить сады и сеять хлеб... Как географ, философ обошел с посохом в руках Тараз и Дженд, Самарканд и Бухару, Хиву и Герат, Мерв и Кабул, Газну и Харран, Халеб н Дамаск, но не успел завершить путь и вернуться в родной Отрар. Он умирал нищим, этот старец. Котомка его была пуста. Стояло лето 950 года.
Математический, комментаторский и педагогический талант философа Коке жузi ярко виден, например, в книге «Аль-Фараби. Комментарии к «Альмагесту» Птолемея». С арабского на русский труд этот был переведен ученым-фарабиеведом Ауданбеком Кубесовыми и опубликован в 1975 году в Алма-Ате. Живой дух универсального мышления мудреца-энциклопедиста можно ощутить и в исследовании «Философия музыки Абу Насра Мухаммада аль-Фараби». Фундаментальная монография Саиды Даукеевой, молодого кандидата искусствоведения, представляет высокий образец классического труда. О своей работе она рассказывает в интервью «Аль-Фараби сквозь призму знания», опубликованном 3 августа 2005 года в газете «Известия-Казахстан». Создается впечатление, что наконец-то Казахстан начал системную работу по сбору мозаики трудов своего умнейшего предка. Ведь, по догадкам ученых, уникальные астрономические «Комментарии…» аль-Фараби наряду с его «Большой книгой музыки» и сводом логических сочинений есть ничто иное, как части лишь обрывочно сохранившегося грандиозного энциклопедического произведения «Второе учение», состоявшего, как гласят источники, из целых двадцати частей.
4.3. Огненные интуиции тенгрианства и зороастризма
У казахов широко известен также племянник поэта, певца и философа Абая Кунанбаева философ-мистик, композитор и политик начала XX века Шакарим Кудайбердиев. О нем пронзительно и точно написал в «Науке совести Шакарима» ученый, режиссер, фотограф, путешественник Вячеслав Израцов. Второго октября 1931 года Шакарим был безвинно осужден и тайком расстрелян. Подвиг духовного жития последнего звучит пронзительным аккордом кобыза в душе каждого кочевника, не позабывшего красноречие степного мудреца, приглашающего услышать тихий внутренний голос совести человечества в своем философском трактате «Три истины». Кстати, о кобызе. У тюрков в большом почете находится легендарный Коркыт-ата — автор этого уникально-мистического по звучанию музыкального инструмента.
В народном предании Коркыт (IX в.) предстает мудрым наставником хана, народа. Он патриарх, певец, прорицатель, хранитель заветов старины и родового строя. Само рождение его чудесно: он — дитя брака Кырмаша со «светлоокой дочерью дива». Акт наречения его именем символичен, носит характер магического заклинания. Возможно, реальное имя подменено на другое, охранительное. Согласно одному из первых казахских ученых Шокану (Чокану) Валиханову толкование слова «коркыт» производно от слова «корк» — бояться, устрашать, увещевать. Страх смерти и бегство от нее — постоянный мотив легенд шаманских народов. Согласно легенде, Коркыт изобрел кобыз, который он смастерил, зарезав верблюда. Первоначальным музыкальным звучанием, по преданию, является звуковое оформление, которым сопровождались заклинания и заговоры. Поток жизни неумолим: «Как бы густо не выпал снег, до весны ему не остаться». Но люди должны остаться людьми и сохранять человечность, так проповедовал Коркыт-ата.
По мысли выдающегося казахского мыслителя XIX века Шокана (Чокана) Валиханова, легенда о Коркыте — один из стержневых компонентов казахской ментальности. Для сына султана и первого казахского ученого — это первый казахский шаман и поэт. Шокан представлял себе мировоззрение казахов синкретическим синтезом зороастризма и ислама и считал, что шаманизм и мировоззрение казахского народа берет начало в зороастризме. Автор этих строк сам побывал на мемориале Коркыт-ата в Кызылординской области и ощутил в этом духовном месте сильнейший наплыв чувств и мыслей. Коркыт ата говорил о том, как можно избежать гибели, когда она, казалось бы, неизбежна. Он говорил о том, что смерть можно отвратить только силой музыки, мелодии, звучанием кобыза. На многих выдающихся представителей тюркской культуры оказал трансцендентное влияние звездный образ Коркыта.
Огонь, заря (тан), солнце — это стихия и суть слухового восприятия как посредника между небом и землей. Вслушивайся в себя, номад, быть может, встретишь внутри своего тела искры звездно-ядерной совести на выжженном полигоне тела. Неугасимые всеобъемлющие искры-вспышки, на которые невозможно глядеть, а в которые можно только вслушаться, чтобы бесстрашно спеть перед миром свою песню общечеловеческой информации.
Религия мирослышания и яснослышания — это религия белоснежной равнины, целинной зимней степи, где снег кукурузно-хрущевски сладчайше хрустит под ногами одинокого путника. И пламенеющее имя этого древнего путника — Аллах. Ислам есть религия Дня рождения Бога-Отца — в отличие от скрытого и невидимого Яхве иудеев. Это религия познания святейшего монархического одиночества, вызревшего семени номада-огня в лоне зороастрийского дуализма. Который не столько продукт оседлого (как утверждают несколько поспешно некоторые историки религий), сколько кочевого образа жизни, «кочующего мировосприятия». Достаточно ясно рефлексию этого скачущего иноходью онтологического синтеза можно увидеть в сохранившемся наследии арабо-иранского философа средневековья, блистательного ученика Ибн Сины (который, в свою очередь, был учеником аль-Фараби), мастера озарения ас-Сухраверди. Этот спокойный и ловкий наездник троичной онтологии бытия как никто другой прочувствовал и зафиксировал в книге «Хикмат ал-ишрак» («Мудрость озарения») внутреннее родство и взаимодополняемость зороастризма и ислама. Об этом свидетельствует в своих работах, в частности в «Логике смысла» и ряде статей, современный российский ученый-арабист, ведущий научный сотрудник Института философии РАН Андрей Вадимович Смирнов.
Некоторых экспертов может смутить утверждаемый факт исторической вторичности зороастризма. Многие исследователи до сих считают тенгрианство более молодым религиозным течением. Но тут надо прямо сказать, что зороастризм возник все же значительно позже и уже на подготовленной почве степной религии тенгрианства, тому есть веские доказательства в новых научных трудах. И сам азиат Зороастр (Заратустра) был практически последним пророком тенгрианства. Например, об этом пишется в книге современного историка Муханмадияра Орынбекова «Генезис религиозности в Казахстане».
Более глубокое понимание имени «Заратустра» приходит через применение в качестве шифровального ключа казахского слова «жаратуши», которое означает «создатель», «творец». Такую трактовку я впервые услышал от своего друга, философа Серика Абдурахманова, затем она была использована российскими экспертами в качестве ценной дополнительной информации для опубликованной статьи про Заратустру в «Википедии»[1]. Эксперты сначала просканировали мой блог, затем консультировались со мной, уточняя смысл понятия «жаратуши» на казахском языке. Действительно, основателя зороастризма, который кочевал тысячелетия назад в степях центрального и западного Казахстана, достойно именовать именно «жаратуши», создателем, креатором, поскольку он был прекрасным акыном-поэтом, слагал оды и гимны в честь Творца Миров.
Почему, собственно говоря, огонь особо почитался последователями Заратустры? Не потому ли, что огнь был некой непознаваемой зоной, также как зоной мистически непознаваемого, без-мысленного (но не бессмысленного) являлся повседневный кочевой быт родных племен для пророков арабских и тюркских племен? И ислам, надо думать, явился этим самым огнем в ипостаси гласа Всевышнего? В этом русле легко объясняется и то знаменитое пророческое обвинение в огнепоклонничестве, которое есть ничто иное, как брошенное земным связям-сочленениям жгучее обвинение-семя с позиции непосредственной, так сказать, сути пламени. Еще небезызвестный древний Гераклит Эфесский, которого греки прозвали «Темным» за ускользающие от линейного понимания парадоксальные высказывания, черпал вдохновение в идеях зороастризма, когда пророчествовал об Огне Бытия. Можно упомянуть и знаменитого Пифагора Самосского, который был лично знаком с Заратустрой и слушал его лекции, глубоко впитывая его этические идеи о добре и зле.
4.4. Казахская лаборатория степных озарений
Номадическое мировоззрение автор мыслит мелодично вибрирующей компонентой-наставником общего номадического мировосприятия казахстанцев. Диалектика самопознания казахстанского этноса на протяжении всего XX столетия проходила не без помощи жгучих песен и хлестких слов акына Абая «Кара соз» («Книга слов»). Не случайно про Абая мир узнал, благодаря одному из потомков самого пророка Мухаммеда казахскому писателю и мыслителю Мухтару Ауэзову, умудрившегося создать в советские годы духовно удивительно глубокую эпопею «Путь Абая». Труд писателя до сих пор неоценен по своей глубине из-за отсутствия адекватных переводов. Об этом говорят многие эксперты, например такой известный писатель и критик, как свободно разговаривающий и пишущий на казахском, русском и немецком языках, сызмальства выросший в казахском ауле немец Герольд Бергер. Сравнительно недавно появился перевод книги на русский язык от Анатолия Кима, но и он, по признанию Бергера, при всех своих значительных достоинствах небезгрешен, не учитывает целый ряд этносоциальных и духовных обстоятельств миропонимания казахского народа.
Как свидетельствует казахстанский академический философ Абдималик Нысанбаев, писатель Мухтар Ауэзов говорил о том, что Абай не оставил после себя фундаментальных философских трудов, не создал, подобно Декарту, философской системы. Это верно. Но Абай, будучи человеком своего времени, поднимал философские проблемы поистине вселенского масштаба в своих прозаических и лирических произведениях, дав на многие вопросы ответы. При внимательном прочтении, считает Нысанбаев, обязательно приходишь к выводу: может, и не отнести к подлинным философским категориям слова поэта-философа, но в чем Абай уступит другим крупнейшим мыслителям?! Если система категорий в философии Запада стала основной сердцевиной философских текстов, то у казахов такие тексты обрели преимущественно художественную и образную, литературную форму.
Корни свободной поэтической, да и номадической традиции той же Европы следует искать в азиатской степи. Современный писатель и переводчик Беккет Карашин в своей книге «Рыцарская поэзия казахских жырау» приводит новые данные исследований по истории тюркской поэзии, включая эссе о «Слове о полку Игореве». Он исправляет смысловые ошибки (видные только тюркскому глазу) известного перевода уважаемого академика Дмитрия Лихачева, успешно продолжая давний спор о корнях автора «Слова...». Заставляют крепко задуматься и сведения о том, что в своих древних преданиях британские кельты (а их этноним он вполне справедливо трактует как «келдi», «кельди», что по-тюркски означает «пришел», «прибыл») утверждали, что могилы их предков остались в глубинной Азии. В подтверждение трактовки исследователь приводит как исторические, так и культурные аргументы, интерпретируя по-тюркски не только островитян Туманного Альбиона, но и континентальных «галлов» («калды», остались) и «басков» («баска», чужаки), а также немалый ворох имен из латинского именослова. Одним словом, тяга к приключениям и мореходству развилась у тех же англичан, видать, не без генов степного номадизма. Особо потрясает тот факт, что кельтских бродячих поэтов и рапсодов называли «бардами», а слово «барды» с тюркского, означает «ходил», «бродил»! Писатель не видит в этих аудиогенетических параллелях ничего фантастического, ибо опирается такая этимология «не на один какой-то спорадический факт, а на их группу, причем взятую в едином смысловом поле, в единой связке».
Степной простор располагает к развитию слуховых интуиций. Поэзия для номада, создавая ритмически организованные смыслотексты, играет на сущностных струнах самой Вселенной. Она передает эту музыку через первородство, казалось бы, самых далеких друг от друга по смыслу и звучанию слов, устанавливая своего рода мостики-связи между словами в сознании людей, фиксирует их единство в человеческом существе. Нет, не зря аль-Фараби написал целый трактат о сущности музыки. Наша жизнь, наши поступки — удивительно поэтичны и метафоричны сами по себе. Соприкасаясь с поэзией звука, впитываем поэтические узлы жизни. Работая со стихами, со словом — человек работает со своей сущностью и сутью. Так, через духовный труд поэтической словесности сконцентрировалась социальная энергия слова, фактически инициировав официальное закрытие Семипалатинского ядерного полигона, неслучайно развернутого на родине огненного, экзистенциального акына-вестника Абая. Подобное тянется к подобному, и действует, преодолевая подобное.
Как поэтично и точно заметил мой современник и соотечественник, писатель, поэт, мыслитель и основатель Союза мусульман Казахстана Мурат-кажи Телибеков, «Родина не там, где мы родились, и каждый из нас неосознанно ищет ее всю жизнь. Мы знаем, какой она должна быть. Ее смутный образ витает в глубинах нашей памяти. Возможно, вся наша жизнь — это вечные поиски места, где очень легко умирать». Очень глубокие слова человека, с которым автор имел заочное знакомство, выпуская в качестве редактора его великолепные статьи-зарисовки об Иране в «Казинформе» (см. очерк «Иран: взгляд со стороны»). Но еще более интересен его рассказ о своем хадже «Мой хадж» на портале www.zonakz.net. Это просто взрыв, фейерверк широкой души казахстанского мусульманина! Мурат-кажи задумывается и о картине Малевича, и не боится рассказывать о своих искушениях, он дает полную поэзии трактовку ритуала «Бросание камней в шайтана» и проникает сердцем в образ мыслей «всклокоченного» Авраама, который побивает «умного и гуманного» беса камнями и доказывает верность сверхчеловеческому Богу. Это совсем уже другой, не тот дерзкий и неистовый в мегакритике Мурат, который публиковал свой юношески отчаянный «Ветер с улицы» по сердечному благословению великого немца-казаха-русского Герольда Бергера. Это уже зрелая душа, услышавшая безмолвный голос Отца.
Как я понимаю, религиозное кредо Мурата-кажи — это явно не ортодоксальный ислам арабов, это уже доподлинно казахский, свободный, степной ислам, допускающий голос святых сомнений, полный искрометного озорства и порой, как и в дзен-буддизме, не гнушающегося доброго ироничного смеха над собственной традицией, над официальным высокомерием мулл. Это прямое и чистейшее, по сути, продолжение традиций великого религиозного критика Абая, продолжение, которое ставит вопрос о более свободной философской интерпретации Корана.
4.5. Домбра как учение добра
Мы намеренно не сказали о том, что именно аль-Фараби создал казахскую домбру — свой музыкальный инструмент мыслителя! Просто тут напрашивается ритмическая пауза. В частности, заслуживает внимания поразительная интуиция замечательного современного казахского поэта-акына Кадыра Мурзалиева о сути казахского народа. В оригинале это глубочайшее поэтическое прозрение звучит так: «Нағыз қазақ — қазақ емес, нағыз қазақ — домбыра...». В переводе на русский данная фраза звучит как «Подлинный казах — не казах, подлинный казах — домбыра…». Есть ли еще один другой народ на земле, который способен так максимально отождествить свой национальный дух с чистой музыкой, с интуициями мирослышания? Домбра — это виртуозный философский инструмент казаха, в нем воплощена символика учения аль-Фараби о музыке как высшей абстракции, доступной человеческому пониманию. В грандиозных эпических сочинениях-кюях казахского композитора Курмангазы вечно звучит единая, сжимающая сердца вибрация двух ее струн, ищущих искры Коке жузi.
Вот что об этом говорит первый ректор Евразийского национального университета имени Льва Гумилева, известный современный ученый-тюрколог Мырзатай Жолдасбеков в одном из своих интервью: «Во всем мире не так уж много народов, создавших эпос. К примеру, не у каждого импровизатора-исполнителя (жырау) казаха хватило бы жизни, чтобы исполнить произведения, которые он знает. В памяти любого казахского акына хранятся миллионы строф сложенных песен. Жырау перед созданием эпоса, взяв домбру, обдумывали свои произведения на протяжении нескольких дней. Казахи называли это — «желі», то есть основа, остов…» Мырзатай Жолдасбекович — один из главных инициаторов грандиозного государственного издательского проекта (на казахском, английском и русском языках) «Культурное наследие», серии которого возрождают лучшее из богатого культурного наследия казахского народа. Да и само уникальное исследование Мырзатая Жолдасбекова, Каржабая Сарткожаулы и их научных сподвижников «Полный атлас памятников Орхона» о становлении казахской письменности стала целым событием в трехвековой истории науки о тюрковедении.
Еще одна, уже фамильная вариация темы домбры. Не знаю, почему так много в моем сознании созвучий «домбры» с русским «добром», но глубокий русский писатель Юрий Осипович Домбровский, по сталинской прихоти живший и творивший в Алма-Ате и женившийся на казашке Кларе Файзуллаевне Турумовой, тоже явно неспроста имел такую про-музыкально-этико-экономическую фамилию. Интеллигентный и энциклопедически начитанный самоучка, не кончавший университетов, иудей-поляк-русский-цыган Юрий Домбровский был подлинным казахом, очень любивший и казахов, и Алма-Ату. Он с увлечением (или с преувеличением, что нормально для поэта) рассказывал друзьям, что в его фамилии читаются цыганские корни от деда, цыганского барона Домбровира, который, похоже, так хорошо играл на цыганской домбре-добре, что царскими властями был отправлен в сибирскую ссылку из Польши. В фамилии сквозило явно провиденциальное начало, что и привело писателя в итоге в Казахстан, на родину домбры. Так или иначе, но Юрий Осипович многое сделал как критик, педагог и переводчик для формирования и становления современной казахской литературы, переводил, например, на русский язык «Школу жизни» Сабита Муканова. Своими же книгами «Обезьяна приходит за своим черепом», «Факультет ненужных вещей» и жизнью писатель-номад Юрий Домбровский сполна выполнил мистическую задачу своей фамилии, подняв ее на высоту своего добротно-праведного жития.
4.6. Белая пирамида отцовской Каабы
В степенно-степной архетипической триаде (мать-отец-сын), в отличие от богосыновского акцента христианской троицы, присутствует априорное сущностное ударение в сторону Бога-отца (или Небесного Огненного Орла — в случае индейской религии толтеков). Этот зов древнего Коке-отца вновь услышал в своей душе пророк Мухаммед в конце жизни и покинул Мекку, находясь на вершине власти. Он передал бразды правления в надежные руки и уехал доживать последние дни в Медину, небольшой городок, где когда-то началось его пророчество о Всевышнем.
По дошедшим до нас интуициям египетского этноса средневековый выходец из кипчакских степей, далеко небезгрешный Бейбарс также как и пророк, нашел свою суть и благословение, блаженно вернувшись в святое кочевье родины-одиночества. По историческим данным, султана просто отравил один из его приближенных, никуда он вроде как не возвращался. Но народная легенда всегда говорит о высшей, духовной правде Бейбарса, экзотического и одновременно конгениального духу Египта. Красивый духовный сказ о мамлюкском султане, изложенная казахстанским писателем Морисом Симашко была экранизирована по совместному сценарию поэта Олжаса Сулеменова («Аз и Я», «Язык письма») и кинорежиссера Булата Мансурова.
Результатом деятельности столь матерого творческого ансамбля явилась замечательная кинолента «Султан Бейбарс», где гениально угадана последняя сцена легенды, канонически характерной для Коке жузi. Могучий старец-странник (исполнитель главной роли — несравненный актер мирового класса Нурмухан Жантурин) добровольно отказывается от престола египетского султана и, воротившись в родную кипчакскую степь, усыновляет ребенка, оставшегося сиротой на его глазах. Герой фильма-озарения утверждается в ипостаси степного Отца. Есть ли в мире онтологически более прямая мужская роль?!
Кстати, кипчак Бейбарс стал египетским султаном вовсе не случайно. Здесь существует еще одна духовная параллель. В семеме очень древнего слова «прямой, прямо» ясно слышен отзвук тюркского «бiр», что означает «первый», «единственный». На память также приходит и «пирамида», в свою очередь, образованная от древнегреческого слова «пир» — огонь. Интересно, что по свидетельству американского философа Менли Палмер Холла, древние египтяне никогда не достраивали самую верхушку пирамиды, полагая, что вверху архитектурный символ должен продолжаться в абстрактной траектории, символизируя и стимулируя самостоятельное, «зимнее» проникновение адепта в область Сакрального.
Быть может священная и мистически привнесенная с небес белейшая Кааба мусульман-зороастрийцев-тенгрианцев и есть такая парадоксальная кубическая верхушка, центральный и высший камень огненной пирамиды жуза мирослышания? Разве не её, ослепительно белую, одну из пяти величайших религиозных трансмифов, неожиданно и вопреки своим представлениям увидел в своем духовном видении современный нам поэт-ясновидец Даниил Андреев, признав ее преимущественно «зороастрийской», не разобравшись до конца в неслышных духовных зигзагах единого для трех традиций Коке жузi?
***
Мир Коке-жузi — это мир Бога-Отца. Разумеется и среди других религий можно найти ярчайшие примеры познания богоодиночества. Они есть и в христианстве, и иудаизме, и даже в буддизме. Но практически только в исламе, зороастризме и религиях северо-американского толтекского шаманизма эта линия богоосознания максимально полно выходит на первый план с самых первых минут своего зарождения. Остается пожелать адептам номадического сознания как можно яснее услышать бородато-аксакальный аспект Бога, познать свое изначально вселенское одиночество смиренно-покорно-властно вопиющего Гласа сердца. Зимняя, в частности, декабрьская пора это наиболее удачное время святого прорыва в качественно иные измерения вечности для обретения подлинного духовного суверенитета и независимости.
В теле человека описанному мироощущению соответствует сенсорная система слуховых органов восприятия, включая голосовые связки и вибрирующие (кульминационные) моменты жизни остальных органов и клеток человеческого тела.
[1] К сожалению, ныне этой сноски в Википедии уже не видать. Видимо ее «забраковали» и исключили из статьи ревнители устоявшихся взглядов на происхождение имени Жаратуши.
--------------------------------------------
О других типах мировоззрений читайте здесь.