«Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чем состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, привнес их сам». Из письма О. Уайльда редактору "Скотс обсервер", 1890 г.
до этого самого момента, когда перо трескается от холода, и буквы застывают на пергаменте я никогда не задумывался о том, как великие характеры могут походить друг на друга, а то и брать пример - старший у младшего. Так, когда то все началось с Байрона в 1798 году, или, может с Камю в 1913, Уайлда в 1984 или самого Лермонтова в 1613. Хронология этих персонажей - разная, суть же их в одном и том же, и заключается она в греховности. В падении.
Невозможно, да и глупо выстроить антологию души человеческой, ведь для этого нужно знать когда она появилась, и когда стала прогнивать. Каждый человек и каждый писатель (и я разделяю эти понятия нарочно) рано или поздно задается вопросом о своей порочности. К сожалению, мы делаем это реже, чем думаем о пороках других людей, и чаще всего имеем свойство себя идиолизировать, или же, в крайних случаях - оправдывать.
К чему, собственно, я веду эту нить? К тому, что для того, чтобы писать о том, что мы не совершенны, что мы не достойны уважения, эгоцентризма, себялюбия и общественного одобрения - нужна героическая храбрость - так как любое признание собственной неполноценности есть первый шаг к совершенству. В ином случае, для этого нужна крысиная трусость - так как неполноценность духа в глазах общества делает нам большую скидку. Кем были все эти великие писатели - героями или трусами нам знать не суждено, но они сделали то, что они сделали. Лермонтов, а частности, не идеализировал Печорина. В главе "Тамань" - он ясно дал понять, что Печорин, пардон, жалкий трус, слабый и высокомерный. Смею заметить любовь между строк, и говорю о величайшем чувстве - любви писателя к своему персонажу, к ребенку собственного разума. Это заметно в главе "Максим Максимыч", где Лермонтов описывает Печорина глазами рассказчика, следовательно - своими глазами. И рост, и взгляд, походка и жесты - все прекрасно, изумительное хитросплетение слов, достойное только изумительно сплетенного героя. В какие-то моменты, может показаться, что Лермонтов, забывшись, оправдывает, или хуже того - одобряет Печорина. Лермонтов как бы намекает нам, чтобы мы взглянули глубоко в себя, и увидели, что все мы поступили бы так же, поступаем так же, только нам не так везет. Столько раз Печорин был близок к смерти и не умирал он по двум причинам - либо обыденная воля случая, либо незаконченность рассказа, в котором он - главный герой. Есть и третья причина - желание Лермонтова его описывать, выдумывать историю за историей, приплетать к реальности случайность, которая забрела к поэту в голову.
Я, будучи искушенным эмпирическим читателем, никак не мог понять, что же пытается высмеять Лермонтов, пока не натолкнулся на мысль о том, что понимание не приходит лишь потому, что в малейших нюансах мы с Печориным довольно похожи - не впечатлительны, угрюмы, скрытны, любим всякого рода странности, и таковые к себе притягиваем. Почему я выделяю именно это? Возможно, другой читатель выделил его красоту - так как считает себя красивым.Еще один выделит его остроумие - так как остроумен сам, кто-то заметит лишь природную хитрость так как сам ею награжден. Мы, читатели, имеем свойство присваивать себе героев, становиться на их место, лезть в ним в шкуру, или сравнивать наши жизни.
Из этого закономерно вытекает интересное наблюдение - сам Печорин в главе "княжна Мэри" заметил лишь то, что Грушницкий пытается быть вселенски грустным, так как в глубокой тоске он находил прелесть. Можно предположить, что и сам Печорин как и Грушницкий хотел казаться грустнее (от того и загадочнее) чем он есть на самом деле. Конечно, в письме читателю, Лермонтов указал на то, что дневник Печорина правдивее "Исповеди" Руссо, только тем, что Печорин дневник вел лишь для себя, но человек зачастую врет самому себе, глядя на себя в зеркало, так сказать. Я не могу доверять Печорину, так как сам он не вызывает ни капли доверия; Не могу доверять рассказчику, так как он не раскрывает своей личины; не могу доверять мнению второстепенных персонажей, так как мнение их не ставится в ценность. Наконец, я не могу доверять Лермонтову, так как вопреки его словам, считаю, что он описал самого себя. К сожалению, в доказательство могу привести лишь одно - во снах, мы никогда не увидим того, что не видели наяву.