Недавно в мажилисе обсуждали поправки в УК РК, по которым вводится уголовная ответственность за клонирование человека (во времена Брежнева сказали бы: мы даже знаем, как этого человека зовут) – от 4 до 7 лет. Отечественные законодатели, наверное, чересчур хорошо думают о состоянии отечественной науки, а может, просто много знают.
Дело в том, что в Гарвардском университете США лабораторию генетики возглавляет наш соотечественник – Архат АБЖАНОВ. Под его руководством человека ещё не клонировали, но уже создали цыплёнка с мордой крокодила. А вот если бы губы Никанора Иваныча да приставить к носу Ивана Кузьмича...
Правда, вылупиться из яйца подопытному не позволили – "по этическим соображениям". Однако сам факт появления "генномодифицированного крокоцыпа" дал некоторым товарищам основания предполагать, что уже совсем недалеко и до появления реального "Парка юрского периода". Дело в том, что птицы – это ближайшие родственники вымерших динозавров, их ДНК очень схожи, и именно гены пернатых могут помочь воссоздать генетический код динозавров. Со всеми вытекающими последствиями.
Мы связались с г-ном Абжановым и расспросили его о цыплятозаврах, Франкенштейне, евгенике, теории Дарвина, казахстанской науке и клонировании.
– Как давно вы работаете в Гарварде?
– Я пришёл в Гарвард в 2000 году, после того как закончил докторантуру. Проработал 4 года постдоком (post-doctoral fellow) в департаменте генетики Гарвардской медицинской школы в Бостоне, затем ещё два года "инструктором" (начинающая профессорско-преподавательская ступень в медшколе) и в 2006 году перешёл на профессорскую позицию в свой нынешний биологический департамент – через реку в Кeмбридже (не путать с английским Кeмбриджем!), где открыл свою лабораторию.
До отъезда я учился на биологическом факультете в КазНУ (тогда ещё КазГУ) и последний год провёл в лаборатории профессора БЕРСИМБАЕВА. Лаборатория занималась физиологией и молекулярной биологией растений.
– Почему вы уехали из Казахстана?
– Я учился на старших курсах в начале 90-х годов. Сами знаете, что это за время. Всем было не до науки, тем более – большой. И потом, Казахстан даже в советские времена был научной провинцией, и продвинутые студенты мечтали уехать в Москву. А Штаты – это мировой центр современной молекулярной биологии и генетики, львиная доля исследований в биологии проходила и проходит именно в США. Поэтому мне как биологу имело смысл стремиться именно в Америку.
– Почему вы решили посвятить себя генетике?
– Генетика – очень точная наука. С помощью генетических инструментов можно добраться до сокровенных биологических механизмов. Кроме того, мы не занимаемся генетикой в чистом виде: генетические методы используются в комбинации с методами и идеями из морфометрии (детальное изучение морфологии организмов как в двухмерном, так и трехмерном пространстве. – Ред.), молекулярной и клеточной биологии, биомеханики, биохимии и т.д. Такие комбинации могут быть очень синергичны.
– Существует куча литературных произведений и фильмов, посвящённых экспериментам с генами и ДНК. Пафос большинства из них – в том, что человеку не надо брать на себя роль Всевышнего и пытаться породить новые формы жизни. Вы как на этот счёт?
Архат Абжанов на Галапагосских островах.– Человечество порождало новые формы жизни тысячелетиями, используя селекцию. Сложно назвать такие организмы, как современная кукуруза или собачка чихуахуа, "естественными": в природе их не существует. Кроме того, человеку, не верящему в "создание" живых существ кем бы то ни было, а считающему, что все они появились и существуют благодаря законам природы и в результате определённых природных процессов, очень интересно поэкспериментировать с генетикой организмов, чтобы разобраться, как всё работает. Физики пытаются синтезировать новые частицы и элементы, химики постоянно создают новые химические вещества – а чем биологи хуже? Если серьёзно, то во всех таких исследованиях должен быть смысл, например, желание ещё лучше понять окружающий нас мир.
– Известие о том, что вы и ваша команда создали цыплёнка с мордой крокодила, облетело всю планету. А какова конечная цель вашего эксперимента?
– Главная цель – понять генетическую природу процессов, которые привели к появлению таких "продвинутых" и во многом уникальных существ, как птицы. Они произошли из рептилий-архозавров ("архозавры" – "правящие ящеры"), a точнее – из тероподных динозaвров (небольшие двуногие хищные динозавры). Современные птицы значительно отличаются от своих предков-динозавров – у них появились новые черты вроде клюва без зубов и крыльев. В то же время осталось много особенностей, роднящих их с динозаврами – например, перья, которые эволюционировали задолго до появления птиц. Но самое главное – птицы до сих пор пользуются лишь частично изменённой генетической программой своих рептильных предков. Благодаря морфометрическим исследованиям мы знаем, какие конкретно изменения произошли в черепе рептилий, когда они эволюционировали из примитивных архозавров в более продвинутых динозавров и далее – некоторые из них – в птиц. Такое знание чрезвычайно важно, но недостаточно, чтобы объяснить, что произошло за последние 200 миллионов лет. Поэтому, чтобы понять природу генетических изменений, мы сравниваем эмбриональное развитие у птиц (куриный эмбрион берётся как эталон) и у аллигаторов. Аллигаторы принадлежат к отряду крокодилов, а крокодилы относятся к самым примитивным архозаврам – у них был общий давний предок с динозаврами и птицами. Между прочим, это ближайшие ныне живущие родственники птиц, что весьма удобно для наших исследований. Мы сами собираем яйца аллигаторов из гнёзд на юге США в штате Луизиана и "насиживаем" их в инкубаторе в лаборатории. Детальное сравнение эмбрионального развития аллигаторов и птиц позволяет нам понять, как именно изменилась генетическая программа рептилий во время эволюции птиц. Вот эти изменения нас и интересуют. Модификации в работе конкретных генов мы можем "отредактировать", используя современные методы молекулярной генетики. Мы ожидали, что если удастся заретушировать "птичью программу", вернуть её в первоначальное состояние, то птичий эмбрион вполне может произвести признаки своих предков-рептилий – и это мы, в принципе, увидели.
– В некоторых сообщениях, посвящённых вашему открытию, их авторы утверждали, что уже недалеко до создания "Парка юрского периода". Так ли это?
– Тут важно напомнить, что это проект, который ещё далёк от завершения. Предстоит очень многое узнать и улучшить наши молекулярные "инструменты". В настоящее время неизвестно, чего мы сможем добиться. А до "Парка юрского периода" пока ещё далеко.
– Насколько мне известно, законодательная база почти всех стран мира ещё не готова к работе с возможными результатами генетических экспериментов. Наши уже начали суетиться. Как быстро наступит тот день, когда законодателям придётся всерьёз задуматься: что делать со всем этим? Какова сейчас правовая база в США на этот счёт?
– В США, Западной Европе и Японии проводится масса экспериментов по генетической модификации самых разных организмов – как животных, так и растений. Все эти исследования, использующие так называемые трансгенные организмы, чрезвычайно полезны для науки. Другое дело, что довольно жёстко регулируется доступ таких организмов к "живой природе" вне лабораторий. Нам, например, нельзя производить взрослые организмы из наших экспериментальных эмбрионов.
– С некоторых пор человечество озаботилось поиском эликсира бессмертия. Насколько это вообще реально – изобрести такое средство?
– Понятия не имею. Знаю только, что в этой области сейчас ведутся весьма активные и интересные исследования, в том числе учёными Гарвардской медицинской школы.
– Как вы относитесь к клонированию?
– Копирование ради копирования – неинтересно. Клонирование как один из инструментов в генной инженерии может быть весьма полезно.
– А к евгенике (учение о селекции применительно к человеку, а также о путях улучшения его наследственных свойств; оно призвано бороться с явлениями вырождения в человеческом генофонде. – Ред.)?
– Весьма сложный вопрос. Теоретически профилактика и исправление нарушенных генетических программ при достижении определённого уровня знаний и технологий могут стать привлекательными как для докторов, так и для пациентов (прежде всего родителей детей с нарушениями).
Практическая реализация будет зависеть от того, насколько общество окажется готово принять такие методы "исправления" болезней. В мире будут по-разному на это смотреть с моральной и культурной точек зрения. Кроме того, общества сами меняются со временем. Что является табу сегодня, вполне может стать "мэйнстримом" через одно-два поколения.
– Что насчёт моральной стороны экспериментов с геномами животных и человека? Люди со временем попривыкнут к ним? Не появятся ли новые Франкенштейны? Не грозит ли энтузиастам-учёным участь доктора Моро (учёный из романа Герберта УЭЛЛСА, которого растерзали подопытные полулюди)?
– Создание и изучение трансгенных организмов сейчас чрезвычайно активно и плодотворно используется как для чистой науки, так и для биомедицинских исследований. У нас есть проекты, где мы используем трансгенных мышей, которые были созданы для изучения конкретных генетических заболеваний у людей. Именно так мы можем узнать, что и как работает, чтобы в будущем помочь детям с такими врождёнными проблемами. "Франкенштейны" – надуманная проблема, а множество детей по всему миру с серьёзными генетическими заболеваниями – реальность.
– С недавних пор эволюционная теория Дарвина подвергается массированной критике и кое-где даже объявлена деструктивной. Что занятно, такая обструкция возникает как в США, так и в Казахстане…
– Никаких особо сильных атак сейчас в США не наблюдается – скорее, наоборот. А вообще эволюционная теория подвергается атакам со стороны креационистов (сторонников идеи сотворения мира. – Ред.) уже полтора века – с самого момента своего появления на свет в 1859 году. За время своего существования влияние теории эволюции на науку в целом и биологию в частности только росло, и сейчас среди серьёзных учёных, в особенности биологов, у неё попросту нет никакой значимой научной оппозиции. Мнение креационистов не есть научное, и по многим причинам. Оппозиция идеям органической эволюции в основном встречается среди людей, мало знакомых с современной биологией и слабо разбирающихся в огромной массе научных фактов, накопленных самыми разными областями науки – начиная с геологии и физики и кончая генетикой и молекулярной биологией. Сейчас существует очень много как косвенных, так и прямых доказательств самых разных механизмов эволюции, и учёные давно уже фокусируются на деталях этого сложного процесса. Недавно я проводил собственные исследования на знаменитых вьюрках, обитающих на Галапагосских островах в Тихом океане, – тех самых, клювы которых заставили молодого Чарльза Дарвина во время его кругосветной экспедиции на "Бигле" задуматься над изменяемостью видов. Что и привело его к теории эволюции. В результате работы над этими замечательными птицами мы нашли и опубликовали точные механизмы изменения работы определённых генов, объясняющие эволюцию клювов самых разных форм у вьюрков (например, в зависимости от адаптации к различным источникам еды).
Завершу свой пассаж словами знаменитого генетика Феодосия ДОБЖАНСКОГО (СССР/США), который в своё время прямо заявил: "Nothing in biology makes sense except in the light of evolution” (“Ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции”). Я подписываюсь под каждым его словом.
– Сегодня в Казахстане делают такой упор на развитие науки, чтобы заманить ведущих учёных со всего мира в Астану. Если вам предложат здесь работу, вы согласитесь вернуться?
– Трудно сказать. Насколько я понимаю, в Казахстане сейчас акцентируют внимание в основном на прикладных науках. А мне очень интересны и дороги также и чисто фундаментальные исследования, которые сложно продвигать не только в Казахстане, но и вообще за пределами главных мировых центров науки, одним из которых является Бостон. Очень многие наши исследования основаны на совместной деятельности учёных – лидеров в своих областях: тут и "прикладные" математики из департамента физики Гарвардского университета через улицу от нас, и биохимики из Калифорнии, и биомеханики из Франции. Такое сложно организовать за пределами этой научной системы. Но я с удовольствием помогу реорганизации нашей науки своим опытом и участием в программах, которые, как я знаю, сейчас запускаются нашим (казахстанским. – Ред.) правительством.