Окончил школу и пошел в Транспортный институт на промышленно-гражданское строительство. Родители - технические интеллигенты, ну, и я должен быть таким. Поэтому и пошел. Сам – то еще не знал, чего хочу. Да еще в этом институте не было военной кафедры, поэтому можно было носить длинные волосы. Потому я его и выбрал. Это были семидесятые годы. Я любил рок-музыку. Это было очень важно для меня тогда - все эти рок-группы… У нас в институте был ансамбль. И мы пели. Потом пришлось идти в армию. Отслужив полтора года, работал на стройке и одновременно был диск-жокеем на дискотеке. В Ташкенте, где все это со мной происходило, был Дом молодежи, и там была очень популярная в городе дискотека. И работая диск-жокеем, я понял, что есть какое-то радостное ощущение во взаимоотношении с публикой – и мне с ними хорошо и им со мной. Я всякие разные штуки придумывал, какие-то шутки, танцы какие-то сочинял, всякие актерские штучки. Хотя тогда еще не понимал, что это актерские штучки. Еще там была театральная студия «Ильхом», известная на весь Советский союз. На дискотеку, конечно, приходили актеры из «Ильхома». Я с ними познакомился. И вот вдруг по какой-то непонятной причине я решил ехать в Москву, поступать в театральный институт. Мне было уже 28 лет, а во все театральные вузы на актерские факультеты мужчин принимают только до 25.
Пришлось мне подделать документы. Мой друг художник переделал мне год рождения, и стал я моложе на пять лет. И жил, ожидая, что меня поймают и посадят. Но не поймали, не посадили. А Андрей Александрович Гончаров даже гордился тем, что к нему поступают вот таким образом. Гончаров был мастером курса в ГИТИСе, и еще преподавали у нас Марк Анатольевич Захаров и Евгений Михайлович Арье. Первые полгода не получалось у меня ничего. Я боялся, что меня исключат. А Гончаров выгонял свирепо. Курс набрали большой – человек 35, «с запасом на выгон». Мне казалось, что я все умею, а оказалось, что не умею, вернее не понимаю. Гончаров говорил: «Вот она (он) понимает!» А я думал: «Ну, что такое она понимает? Почему я не понимаю?» Но потом что-то «прокололось», и Гончаров меня сильно полюбил и на третьем курсе взял к себе в театр – театр им. Маяковского. И я увидел звезд того времени – Джигарханяна, Косталевского, Гундареву, многих других. Гончаров хотел сделать из нашего курса театр – у нас был очень симпатичный курс, и мы сыграли несколько спектаклей в театре Маяковского. В том числе «Валенсианских безумцев», где главную роль играла Женя Симонова. Она как раз тогда вышла замуж за Андрея Эшпая, с которым я тогда познакомился, а недавно сыграл Ивана Грозного в его фильме. Потом начались какие-то тяжелые годы, когда было ощущение, что ничего не происходит, ничто не движется, никак не развивается, возникло желание начать все с начала и сделать что-то не похожее ни на что. Короче – амбиции взыграли. В это время Арье собрался уезжать в Израиль и намеревался создать там театр. Я поехал с ним. Сняли какую-то хибару, поставили кондиционер и начали репетировать. Молодой режиссер, молодые актеры, все с нуля. Это было интересное время. Первый спектакль - «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» по пьесе Тома Стоппарда. Сначала играли на русском языке, потом перешли на иврит (это было сумасшедшее время, во время спектакля из кулисы в кулису, из угла в угол бегала девочка, знающая иврит, и подсказывала нам реплики). И вот тогда нас полюбила израильская публика, к нам приходило очень много молодых людей. Нам дали ангар в Яффо, в котором мы, практически, своими силами сделали ремонт. Мы были очень популярны. Наш ангар стал «модным» местом. Мы стали ездить по всему миру. А в Москву попали только через тринадцать лет.
Думаю, что мое стремление стать актером возникло из-за желания прорваться в какой-то иной мир ощущений, казалось, что можно «занырнуть» в какие-то другие образы, чувства испытать необычные – что-то такое почувствовать и понять, чего не бывает каждый день. Иногда возникали ощущения, в роли князя Мышкина, например, что прорываешься в какой-то иной мир. Я очень затрачивался на подготовку каждой роли, но все время чувствовал, что не хватает еще какой-то составляющей, которая решает все. Мне кажется, от искусства должно идти ощущение вечного. Еще в Москве, в институтские годы я думал об этом. Я тогда начал искать. Читал Библию, Коран, индийскую философию. Мне казалось, что есть какое-то место, и если ты туда заберешься, у тебя все получится. Там все решается. Там можно схватить Жар-птицу за хвост. Я думал, что прочитаю что-то, и мне вдруг откроется нечто, и я пойму, наконец, на чем все стоит, и как можно сыграть так, чтобы Гончаров мог сказать про меня: «Вот он понимает!» И вот в «Гешере», когда прошел первый период «вживания», все эти желания и мысли возникли вновь. Но это уже другая история. Для следующего раза.