"В конечном счете, судьбу Казахстана и Центральной Азии подлежит определять не нам (т.е. теми, кто из Запада, иностранцам), а им самим".
Р.Ч.Уэллер, "Переосмысливая казахскую и центральноазиатскую государственность: Вызов превалирующим западным взглядам", Лос Анджелес: Эйжа Рисёч Ассошиэйтс, 2006, стр. 27.
О критическом осмыслении в западном центральноазиеведении: современная эпоха
Симптоматично, что многим ученым, изучающим Центральную Азию важно понять, как они сами «исследуют регион, почему и каким способом исследование может быть лучше проведено в будущем». Беспокойство подобного рода оправдано в виду того, что изучаемое ими пространство весьма специфично и сложное по своему характеру. Как утверждает Ш.Акинер, «не столь уж легко отчетливо говорить» о чем-либо, когда дело касается Центральной Азии так, как она представляет собой «громадное пространство, которое очень сложное и непременно меняющееся». Такое утверждение весьма обоснованное, если мы примем идею о том, что упомянутая зона, согласно Н.Масанову, являет собой «срединное пространство», находящееся между различными культурами и цивилизациями и всегда испытывающее «влияние всех».
Исходя из этого, некоторыми исследователями предполагалось ознакомить научное сообщество с новой методологической терминологией, способной уловить и передать всю специфичность пространств, наподобии Центральной Азии. Одним из обещающих теоретических новшеств в данном русле является идея о «мезо-пространствах», развитая исследователем из университета Хоккайдо О.Иедой. Не вдаваясь в подробности этой концепции, автору хотелось бы заметить, что под всеми упомянутыми выше высказываниями и выводами кроется весьма важное решение об отречении от доминировавшей долгое время в регионоведении (area studies) точки зрения о том, что пространства являются «относительно неподвижными совокупностями признаков, с более или менее стойкими историческими границами и представляющие некое единство, состоящего из более или менее продолжительных свойств».
В этом плане, мы видим, что все чаще начала озвучиваться острая критика в сторону приверженцев идеи «Большой игры», упрощенно говоря, позволяющей говорить о геополитическом соперничестве между внешними акторами за Центральную Азию, в первую очередь за ее ресурсы. Как отмечает М.Эдвардс, на лицо «отсутствие доказательств академической и интеллектуальной строгости в отношении использования геополитики в качестве инструмента для анализа ситуации в Центральной Азии». Вместе тем, некоторые исследователи утверждают, что «география региона представляет из себя не только продукт природы, но и является продуктом историй противоборств между конкурирующими силами и их способностью организовывать, оккупировать и администрировать пространство». Важно знать «в какой манере описывается регион так, как она сможет показать как геополитические акты трансформирования пространств в места и написания географий международной политики затрагивают выборочное использование географического знания». Следовательно, согласно точки зрения А.Сенгупты, «никогда не существовало и не будет существовать единой постоянной географии любого из регионов» и мы всегда будем сталкиваться с «множественными динамичными географиями».
И Центральная Азия, представляя из себя зону посредством которой мы приходим к пониманию того, как «поля знания конструируются и как множество акторов вовлечены в определении границ, объектов исследования и новых иерархий», позволяет нам говорить об особой роли ученого во всех перечисленных и других релевантных операциях. Это в свою очередь не есть признание за ними права вседозволенности касательно их выводов и суждений, а отражает повышенную чувствительность самих исследователей к собственному опыту, практикам и работе. Вот почему столь значимо подчеркивать, что:
«...Ежедневные практики и пережитый опыт по всему бывшему Советскому Союзу все больше и больше бросает вызов теоретическим ожиданиям ученых, представляющих социальные науки и мы вынуждены быть более рефлексивны по поводу того, как мы теоретизируем один из самых главных социальных процессов нашей жизни. Как и в ситуации с любым движущимся объектом, любые научные попытки идентифицировать и объяснить натуру пост-советского общества требует воображения, спекуляции и неопределенности, так и строгого исследования. В то время, когда мы наслаждаемся моментами ясности, мы также унижены нашими подверженностью ошибкам и неспособностью понять широту и темп изменений в многообразных обществах, которые двадцать лет назад преимущественно были изолированы от внешнего влияния».
Признания такого рода весьма важны. Они способны предостеречь исследователей не только от поспешных выводов, делая науку более «неторопливой», но и отрезвить их от собственных стереотипов, которые перемещались в изучаемое ими пространство и становились приписываемой частью «свойственного» региона. Так, Дж.Хезэршоу и Н.Мегоран утверждают, что «содержание едва ли не большей части материалов по мировой политике и международным отношениям, новостных сообщений и репортажей, политических комментариев, фильмов, документальных сюжетов и даже академических публикаций по проблемам безопасности, конфликтов и международных отношений в Центральной Азии строится в соответствии с основанным на предубеждениях «дискурсом опасности». Этот дискурс акцентирует угрозы Западу и одновременно игнорирует те опасности, которые вызывают тревогу в самих центральноазиатских обществах».
В результате, мы видим, что «репрезентируемые реалии Центральной Азии становятся «тонкими упрощениями», если выражаться термином Дж.Скотта». Такое упрощение редуцирует сложность той или иной пережитой ситуации к ограниченному набору составляющих, при их ограниченных возможностях. Сложные и неопределенные серии взаимоотношений гипостазируют в каузальный нарратив, где те факторы, которые не вписываются не имеют значения или те, которые риторически не желанны откидываются в сторону с пользой для концепта, который куда легче поддается идентифицированию, «опасности»»[1].
Вместе с тем, начали появляться работы, которые весьма критически относятся к такого рода предубеждениям, обращая внимание на менее освещенные аспекты повседневной жизни центральноазиатского общества, точнее его «борьбы за выживание».
Исходя из всего вышесказанного, автором хотелось показать, что постепенно набирает обороты более критический взгляд на то, что было сказано и написано до этого о Центральной Азии внутри англоязычного научного сообщества в сфере политической науки и международных отношений[2].
[1] Заметим, что данный дискурс проявил себя еще раз весьма недавно, а именно после т.н. «арабской весны», когда многие эксперты начали задаваться вопросом о том, а не настигнет ли Центральную Азию похожая судьба.
[2] Подборка авторов и статей была непринужденной. Не задумывалось полное расскрытие тем и идей. Хотелось просто показать, что сейчас пишется о Центральной Азии. Возможно в следующих постах удастся более аналитически подойти к заданной проблеме и обозначить собственную позицию.