Yvision.kzYvision.kz
kk
Разное
Разное
399 773 постов41 подписчиков
Всяко-разно
0
09:29, 16 мая 2011

Инфант террибль

У него было сердце большое, у неё — грудь. И он всем сердцем любил эту грудь, эту родинку под нижней губою справа и глаза голубые, и хитрый прищур.

А, бывало, вот, скажем, как эта строка, ломано так, нерешительно, необъяснимо от любви своей замирал.

Все паутинки её морщинок, все следы недосыпа, все постоперационные симптомы тщился вылить в один монумент из драгметалла, на один постамент из гранита.
Выщербить, выточить, выбелить, выблевать.
Она ему спать не давала, дышать и думать без вздохов обо всём обычном, о чем раньше любил — глупом и мечтательном, подростковом.
Не давала в принципе, хоть он и обходился рукой, но сейчас, рядом с молодой и красивой, это бы выглядело вымученно, вяло, чуть ли не со слезами на глазах.
Инфант террибль. Глупый, глупый мальчик.
Шептал ей на ушко стишки, спрашивал: «Любишь?»
Она смеялась раскатисто так, а потом, отводя голову, обнажая шею, разводя руками, хлопая ресницами, закатывая глаза:
— О боже!


И он себе ответить не мог, почему. Всё шутил и шутил… Ей, разобраться, это даже нравилось. А что? Милый, забавный. Неловкий, смешной. Пугало только, когда он букой — идёт, стоит, гудит, бормочет себе под нос бяку, и лоб хмурый.
Часто таким делался, и не угадаешь, когда в следующий раз повеселеет. А ей нужен был праздник, потому что шоу должно продолжаться.
Мальчик-праздник, пустой снаружи, чудной внутри — кривое эхо.
«Ха-ха!» из него выходило «Ах-Ах!» «Хо-хо!» — «Ох-ох!»
«Ау!» — плачем младенца («Уа!»)
Мальчик-праздник отчего-то кончался, пока тело ходило, рот — зевал, нос — сморкался, губы изображали улыбку.
Нравилось ли ей, когда он так делал? (Кому понравится?) Она сердилась:
— Ну всё, я тоже так буду молчать.
Спустя минуту:
— Ну блин, я тоже буду так делать.
Потом (картинно вздыхая):
— Нет, ну вы посмотрите, молчит.
— И даже стишки свои не читает.
— Скажи что-нибудь!
Мальчик-уныние почему-то спросил, когда уходит её последний автобус.
Она рассердилась, встала в позу, скорчила мину:
— Это ты, типа, чтобы я уже ехала, да?
А он тогда — возьми и скажи: «Да».
А она — возьми и уедь.
А он — вдогонку, в тиски автобусных дверей — сжался, разжался, выпал почти, выкрикнул:
— Подожди!
Выпалил:
— Стой!
Протараторил:
— Выходи, я буду говорить тебе, читать тебе, видеть, слышать, ненавидеть, гнать, держать, дышать, терпеть…
— И зависеть, и вертеть, — добавила она.
Мальчик готов был промчаться за ней до самого края света, но кондуктор потребовал билет, а билета не оказалось.
Двери напряглись и захлопнулись перед его лицом, и тут-то раздался выхлоп, мотор взревел как подстреленный, и автобус помчался с места, где мальчик секунду назад растерялся, и где его никто не собрал.

Как он писал ей причудливые СМС! Порванные ввиду длины, летели латинизированные строчки, в коих отправитель просил, умолял, грозил.
Добравшись до пункта отчаяния, мальчик напечатал: «Proshai. Ya prignu s okna» (То ли «пригнусь», то ли «сок на», пробелы куда-то делись).
Она не ответила, очевидно, потому что, однажды гуляя с ним, уронила сотку, и экран разбился.
Мальчик прыгнул, но не умер, а переломал себе обе ноги. Красивые, длинные. Обе ей нравились.

Теперь в белой комнате, где много света и воняет мочою, женщина, которая меняет мальчику судна и кормит с ложечки кашей, вынуждена приговаривать:
— Ещё ложечку! МА-лодец! Ещё ложечку! МА-лодец! Давай, сыночка, за маму…

Потому что больше не за кого.

0